Я сидела на кухне, механически помешивая давно остывший чай. Старые часы на стене отсчитывали время, их тиканье отдавалось в висках монотонным напоминанием – уже месяц, как я одна. Месяц, как Виктор собрал свои вещи и ушел. К ней. К Ларисе с третьего этажа.– Галя, пойми, так будет лучше для всех, – сказал он тогда, запихивая рубашки в старый чемодан. – Мы с тобой давно чужие.Тридцать лет совместной жизни уместились в одну фразу. Тридцать лет, когда я варила ему борщи, гладила рубашки, терпела его вспышки гнева и периоды молчания. Когда-то я думала, что это и есть любовь – терпеть, прощать, подстраиваться.– Ты же понимаешь, что это несерьёзно? – спросила я тогда, пытаясь сохранить достоинство. – В твоём возрасте бегать за молодой соседкой…
– Лариса понимает меня, – отрезал он. – С ней я чувствую себя живым.Живым. А со мной, значит, не живым? Тридцать лет медленного угасания– вот как он это видел. Я смотрела, как он уходит, и внутри что-то обрывалось. Не сердце – нет, что-то более глубокое. Словно рвалась невидимая нить, связывавшая меня с прошлой жизнью.Первые недели я жила на автопилоте. Просыпалась, шла на работу в библиотеку, возвращалась в пустую квартиру. Соседки шептались за спиной, некоторые пытались утешать. А я не хотела ни утешений, ни жалости.– Галина Петровна, вы держитесь, – говорила мне Нина Степановна из соседнего подъезда. – Мужики – они все такие. Седина в бороду – бес в ребро. А я смотрела на своё отражение в зеркале и не узнавала себя. Когда я успела стать такой – потухшей, смирившейся, словно выцветшей? Когда позволила себе превратиться в тень собственного мужа?
Постепенно что-то начало меняться.Сначала я записалась в бассейн – просто чтобы занять вечера. Потом купила абонемент на курсы английского. Дети звонили каждый день, но я старалась не грузить их своими проблемами. У них своя жизнь, свои заботы.
– Мам, может, к нам переедешь? – предлагала дочь. – В Питере тебе понравится.
– Нет, Леночка, – отвечала я. – Это мой дом. Здесь вся моя жизнь.
И вот теперь, спустя семь месяцев, глядя на своё отражение в тёмном окне, я вдруг поняла – я больше не плачу по ночам. Не прислушиваюсь к шагам на лестнице. Не жду, что он одумается и вернётся.
Я допила остывший чай и пошла спать, не подозревая, что завтрашний день перевернёт всю мою жизнь. Снова.
Звонок в дверь раздался, когда я заваривала утренний чай. Настойчивый, требовательный – совсем не похожий на деликатные звонки соседок. На пороге стояла Лариса – накрашенная, в облегающем платье, с какой-то папкой в руках.
– Нам надо поговорить, – без приветствия заявила она, проходя в квартиру. От неё пахло терпкими духами и самоуверенностью.
– О чём? – я машинально поправила домашний халат, чувствуя себя неуютно под её оценивающим взглядом.
– О квартире, – Лариса плюхнулась на кухонный стул, закинув ногу на ногу. – Виктор решил, что пора всё оформить официально. Он имеет право на половину.
Внутри что-то оборвалось. Снова. Но теперь это была не боль – это была злость.
– Что значит – имеет право? – мой голос звучал неожиданно твёрдо.
– То и значит, – она достала из папки какие-то бумаги. – Тридцать лет в браке – всё нажитое пополам. Мы с Витей планируем пожениться, как только он получит развод. И его половину квартиры он хочет оформить на меня.
Я смотрела на неё и не верила своим ушам. Эта женщина, которая была младше меня лет на пятнадцать, сидела на моей кухне и говорила о моей квартире как о чём-то, что уже принадлежит ей.
– Лариса, – медленно произнесла я, – а Витя рассказал тебе, откуда взялась эта квартира?
Она пожала плечами:
– Какая разница? Общее имущество делится пополам – это закон.
– Это квартира моих родителей, – я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. – Они подарили её мне ещё до брака с Виктором. И он это прекрасно знает.
– Послушай, Галина, – Лариса подалась вперёд. – Давай без этих драм. Витя сказал, что если ты будешь упрямиться, мы подадим в суд. Ты же не хочешь судебных разбирательств?
В этот момент что-то во мне переключилось. Словно лопнула последняя нить, связывавшая меня с прежней, покорной жизнью.
– Вон из моего дома, – тихо, но твёрдо сказала я.
– Что? +